Вечеринка в саду [сборник litres] - Кэтрин Мэнсфилд
– Доброе утро! – сказал он. – Надеюсь, я не разбудил тебя? Неплохая погодка выдалась.
У него был чрезмерно довольный вид. Такая погода ставила окончательную точку в его сделке. Ему казалось, что и этот чудесный день он тоже купил – получил по дешевке вместе с домом и участком земли. Он поспешил в ванную, а Линда, повернувшись, приподнялась на локте, чтобы осмотреть комнату при дневном свете. Мебель – старая рухлядь, как она выражалась, – нашла свое место. Даже фотографии стояли на полке над камином, а склянки с лекарствами – над умывальником. Ее одежда висела на стуле – костюм для прогулок, фиолетовая накидка и круглая шляпа с плюмажем. Глядя на нее, Линда захотела уйти куда-нибудь подальше от этого дома. И она тут же представила, как уезжает от них в маленькой коляске, уезжает от всех, даже не помахав рукой.
Вернулся Стэнли, опоясанный полотенцем. Он сиял и шлепал себя по ляжкам. Бросил мокрое полотенце на ее шляпу и накидку и, заняв позицию в самом центре квадрата, наполненного солнечным светом, принялся делать гимнастические упражнения. Глубоко дышал, наклонялся, приседал, как лягушка, и дергал ногами. Он был так доволен своим на зависть крепким телом, что ударил себя в грудь и издал громкое «Ах!». Но эта удивительная бодрость, казалось, только отдаляла его от Линды. Она лежала в белоснежной взъерошенной постели и наблюдала за ним словно с облаков.
– О черт! Проклятье! – сказал Стэнли, который пытался натянуть белую рубашку и обнаружил, что какой-то идиот застегнул стойку воротничка, так что он оказался в ловушке. Он подошел к Линде, размахивая руками.
– Ты похож на большую упитанную индейку, – сказала она.
– Упитанную. Мне это нравится, – ответил Стэнли. – У меня нет ни дюйма жира. Потрогай.
– Просто камень… настоящее железо, – подтрунивала она.
– Ты будешь удивлена, – сказал Стэнли, как будто это было чрезвычайно интересно, – когда узнаешь, как много в клубе парней с большими животами! Молодые, знаешь, мужчины моего возраста. – Он принялся прокладывать пробор в своих густых рыжих волосах, его голубые глаза не отрывались от зеркала, колени были согнуты, потому что туалетный столик, черт бы его побрал, всегда был немного низковат для него. – Например, маленький Уолли Белл. – И он выпрямился, описав расческой широкий круг. – Должен признаться, что я прихожу в совершенный ужас…
– Дорогой, не переживай. Тебе не грозит когда-либо растолстеть. Для этого у тебя слишком много энергии.
– Да, думаю, ты права, – ответил он, успокоенный в сотый раз, и, достав из кармана перламутровый перочинный ножик, принялся за свои ногти.
– Завтрак, Стэнли, – раздался в дверях голос Берил. – Ох, Линда, мама передала, чтобы ты пока не вставала. – В дверном проеме показалась голова Берил, в волосах ее красовалась большущая гроздь сирени. – Все, что мы оставили вчера на веранде, промокло насквозь. Ты бы только видела нашу бедную матушку, как она пытается высушить столы и стулья. В любом случае ничего страшного не случилось… – произнесла она, едва удостоив Стэнли взглядом.
– Ты предупредила Пэта, чтобы подогнал коляску вовремя? До конторы добрых шесть с половиной миль.
«Представляю, что здесь будет твориться по утрам, – подумала Линда. – Он тут всех с ума сведет!»
– Пэт, Пэт! – донесся голос служанки. Пэта, очевидно, было не так просто отыскать, и ее надоедливый голос блеял по всему саду. Линда не успокоилась, пока окончательно не захлопнулась входная дверь и ей не сообщили, что Стэнли действительно ушел.
Позже она услышала голоса детей, играющих в саду. Бесстрастный, негромкий голос Лотти звал: «Ке-зи. Иза-бел-ла». Она всегда терялась или теряла других, чтобы потом, к своему удивлению, найти их за ближайшим деревом или за углом. «Ах, вот вы где!» После завтрака их выдворили на улицу и велели не возвращаться в дом, пока не позовут. Изабелла катила аккуратную коляску с надменными куклами, и, к огромному удовольствию Лотти, ей было позволено идти рядом, держа игрушечный зонтик над головой восковой куклы.
– Кези, куда это ты собралась? – спросила Изабелла, которая пыталась найти какую-нибудь легкую рутинную работу для Кези, чтобы раздавать ей указания.
– Ну я просто ухожу, – ответила Кези…
Больше она их не слышала. Комнату заполнял резкий свет. Линда и прежде ненавидела, когда жалюзи поднимали до самого верха, но по утрам это было особенно невыносимо. Она отвернулась к стене и беззаботно водила пальцем по обоям, обрисовывая контур мака с листом, стеблем и толстеньким набухшим бутоном. В тишине мак словно бы ожил под ее рукой. Она чувствовала липкие шелковистые лепестки, стебель – волосатый, как кожица крыжовника, шершавый лист и налитой лоснящийся бутон. Предметы часто оживали таким образом. Не только большие, как мебель, но и жалюзи, и узоры на вещах, и бахрома на одеялах и подушках. Как часто кисточки бахромы на ее одеяле превращались в веселую процессию танцоров со священниками! А бывало, что кисточки вовсе не танцевали, а величаво шествовали, наклонившись вперед, словно молясь или напевая. И склянки с лекарствами нередко превращались в ряд человечков в коричневых цилиндрах, а кувшин из умывальника имел свойство сидеть в раковине, как упитанная птица в круглом гнезде.
«Прошлой ночью мне снились птицы», – вспомнила Линда. Что именно снилось? Это она забыла. А самым странным в оживающих вещах было то, что они делали. Они прислушивались к каждому звуку, словно бы наполнялись каким-то таинственно важным содержанием, и, наполнившись, казалось, улыбались. Но их лукавые тайные улыбки предназначались не ей одной; предметы состояли в тайном обществе и перебрасывались улыбками между собой. Иногда, заснув днем, Линда просыпалась и не могла пошевелить и пальцем, не могла даже взглянуть влево или вправо, потому что там были ОНИ; иногда, выходя из комнаты и оставляя ее пустой, она знала, что, когда захлопнется дверь, ОНИ тут же заполнят ее. Порой по вечерам, когда она была наверху, а все остальные внизу, ей с трудом удавалось скрыться от НИХ. Тогда она не могла никуда убежать, не могла даже напеть какую-то мелодию. Пыталась бросить небрежное «Куда же делся тот старый наперсток?», но ИХ было не провести. ОНИ знали, как она напугана; ОНИ видели, как она отворачивается, проходя мимо зеркала. Линда всегда чувствовала: ИМ что-то нужно от нее, – и знала, что, если она сдастся и стихнет, точнее не просто стихнет, а замолчит, неподвижно замрет, что-то действительно случится.
«Как же сейчас тихо», – подумала Линда. Она широко открыла глаза, до нее доносились звуки тишины, плетущей свою мягкую бесконечную паутину. Она еле слышно дышала, она едва дышала вообще.
Да, все ожило вплоть до мельчайших, крошечных частиц, и она не чувствовала под собой кровати, парила в воздухе. Казалось, что только она здесь слушает, широко раскрыв внимательные глаза, ожидая кого-то, кто не приходил, ожидая чего-то, что не случалось.
VI
В кухне за длинным сосновым столом старая миссис Фэйрфилд мыла посуду после завтрака. Окно кухни выходило на большой газон, который вел к грядкам с овощами и ревенем. С одной стороны к лужайке примыкали посудомоечная и прачечная, а над белеными стенами пристройки раскинулась виноградная лоза. Вчера миссис Фэйрфилд заметила, что несколько крошечных закрученных усиков пробились сквозь щели в потолке посудомоечной, а все окна в ней затянуло густым зеленым кружевом.
– Мне очень нравится виноградная лоза, – заявила миссис Фэйрфилд, – но я не думаю, что виноград здесь созреет. Для этого нужно австралийское солнце. – И она вспомнила, как Берил, совсем маленькая, собирала белый виноград с лозы на задней веранде дома в Тасмании и ее укусил в ногу огромный красный муравей. Она представила себе маленькую Берил в клетчатом платьице с красными ленточками на плечах, которая так неистово вопила, что половина
